12 декабря 2011 г.

Опасная игра (Десанка Максимович)


Помнишь ли: ножи сверкали острые
и втыкались в стену деревянную
вкруг живой мишени на ярмарке,
а мишень не трусила ни чуточки,
ибо верила, что ни единое
                       острие не смеет поразить ее!


Помнишь ли: рука с ножами
дрогнула
и в живую грудь нож острый вклинился
так, что в стену воткнутые ножики
дрогнули от страха и волнения.


Помнишь ли: и мы с тобой затеяли
эти игры с лезвиями острыми;
у стены стояла я спокойная,
ибо верила, что ни единое
                       лезвие не смеет поразить меня!


Помнишь: не твое ли сердце
дрогнуло
оттого, что я была спокойная,
и в живую грудь нож острый вклинился
так, что в стену воткнутые ножики
дрогнули от страха и волнения.



Поэты разных стран: Стихи зарубежных поэтов в переводе Леонида Мартынова. М.: Прогресс, 1964.

9 декабря 2011 г.

Светает (Антал Гидаш)


Ночь домой вернулась с карнавала,
прилегла сейчас же, в чём была,
даже кружевного покрывала –
облачной косынки не сняла.
И на самый край земли сползает
платья серебрящийся атлас.
Спать ей захотелось. Не сверкают
даже звёзды утомлённых глаз.
Но блестят сапожки, те,  в которых
танцевала на балу она,
и на правом – солнце, точно шпора,
а на левом – всё ещё луна!



Антал Гидаш. Лирика. М.: Правда, 1983 (Б-ка "Огонёк")

«Трещит осенний лес нагой…»
(Антал Гидаш)

             
                *  *  *
Трещит осенний лес нагой,
и стонет опаль под ногой.
Во мне, извне, в листве, в воде –
одно смятение везде.

Несу казнённые цветы,
в прах превращённые цветы.
Ввысь, вниз гляжу, вперёд и вспять,
чтоб ничего не увидать.


Антал Гидаш. Лирика. М.: Правда, 1983 (Б-ка "Огонек")

Бела Куну (Антал Гидаш)


Есть мертвецы –
они живые
стоят и ныне за спиной.

А есть живые –
хоть давно их
позавалило уж землёй.

Не все мертвы,
кого убили.

Не всякий жив,
кто убивал.

Антал Гидаш. Лирика. М.: Правда, 1983 (Б-ка "Огонек")

28 ноября 2011 г.

Зелень (Юлиан Тувим)

Словотворческая фантазия

«Не имел зелёного понятья»
Из стихов
  
Разговор про зелень беспределен...
Звуком возвеличивая зелень,
Силой вдохновенья умножая,
Буйного добьемся урожая.
Мало видеть слово. Надо точно
Знать, какая есть у слова почва,
Как росло оно и как крепчало,
Как его звучало зазвучало,
Чем должно набухнуть и налиться,
Прежде чем в названье превратиться,
В званье, в имя или в кличку просто...
Прелесть слова — в летописи роста.


Так не лепо ль нам, про
                                                зель земную
Словесами предков повествуя,
Эту повесть зачинать издревле!
В недра, в ядра мы заглянем, в дебри,
По нутру пойдем, по корневищам,
В целине ту завязь мы отыщем,
Чтобы голос подал из расщелин
Первый шевелистик, нежно зелен.


Лыко в строку ты не ставь мне с бранью,
Что ломлюсь в подсловья мирозданья.
К семенам, ключам, истокам чистым
В исступленье Слововера истом
И в поля родного Словополья
С палочкой волшебною пришел я,
Чтобы зелени вернуть приволье
В польской речи, в нашем Словополье.


Тот грустит о соловьином свисте,
А другому панна в мае снится,
Мне ж звучат, как женственные птицы,
Словарей пленительные листья.
С каждым маем к юности и воле
Древо-древность ширится всё шире.
Вот мой дом — стиха стены четыре
На полях родного Словополья.

Так сойдем же вместе в детство речи, 
Как шахтёры в штрек, чтоб издалече
Мог подземной лампой осветить я
Древние дремучие событья.
Мы — в Эрцинском царстве. А над нами,
Над неполомицкими слоями,
Встало Беловежье пластовое
Древнею, дремучею Литвою,
Иновлодские мои дубравы,
Где кентавр топтал свои пратравы,
И славянской Атлантиды хвоя —
Всё языческое, вековое,
Мховое... И где-то там, за нею
Геркуланумы дубрав, Помпея!
Где ж найдем мы этих дебрей гуще?
Вот они — овраги, яры, пущи!
Ярогневы неба их спалили,
Их секиры молний повалили,
Всё в ступе тысячелетий сбито,
Чтобы стать пластами антрацита
И опять с огнем соединиться,
И опять в застывшую гробницу,
В эту пропасть пасть, чтоб веял снова
Стужею удушья гробового
Лёд алмазный, глетчер онеменья...

Но разбудим древние каменья
Чарозельством. Ведь кладоискатель,
Мёртвых дел будитель, воскрешатель,
Видя смерть и жизнь предвечной речи,
Ведает, что дело человечье,
Так же как и деянье лесное,
Всё течет одною глубиною,
Где-то исчезает и таится,
Чтоб наружу все-таки пробиться,
Чтоб сверкнул для разума людского
Ключ живого, луч родного слова!

И, разбужен, забушует уголь
Лесом, полем, медоборьем, лугом,
Солнце поглощённое изринет,
Мох потопом бородатым хлынет,
Чтоб глаголу твари внять могли бы!
Древний ящер выскользнет из глыбы,
Ветер под крылами птиц воскреснет,
Ёж и ёлка заиглятся вместе,
И свои покинет узилища
Крупный зверь: стволы и корневища,
Вдруг очнувшись, все пойдут толпою,
Зеленью сверкнут и — к словопою!

Хлынет ключ из-под корней растений
К жаждущим устам ветвей —  оленей.
И тогда очнётся от молчанья
Самка-Речь, вдова с времён венчанья
Первородного. И — снова в зелень!
Словизна тут засочится хмелем,
И словесность хлынет коренная,
Кровь — руда, зелица медвяная.
И заблещет лес лучистой речью:
Жмудью, и санскритчиной, и гречью.
Эха тут пойдут по многостволью,
По стране родной — по Словополью.

В полный голос брат окликнул брата:
Все ведь были родичи когда-то,
Кровные сумели столковаться.
Смехом-эхом стали окликаться,
Ведь взросли-то от единых зёрен —
То же словище и тот же корень,
Род их зелен, буен, непокорен!
Спорят: кто измерит бездну Зели;
Кто найдет, придя к продельной цели,
Корень Зели меж других зелинок —
Всяческих зелишек-небылинок.
Кто из них сквозь златоцвель болотца
До истоков зелья доберется,
Зельчиков натеребит зелёных
На межах подсловья отдалённых,
Кто на шумном зельбище природы
Праотца найдет — Зеленорода?!

Ящерицы подали тут голос: 
— Мы не падчерицы! В нас — зелёность!
Той же зелени мы плоть от плоти.
Празелень вы в нас-то и найдёте! —
Но решило травославных вече
Листьев большинством, что вздорны речи
Ящериц, что — не давать права им:
«Прочь беззельниц! Так позелеваем!» —
Отбежали ящерки и плачут:
— Что же, не зелёные мы, значит?
Как на тризне, стонут о недоле
На своей отчизне — в Зелеполье.

Перерыли зеленостей тыщу —
Все-то Зельеносца не отыщут,
Ибо то зелёное начало
Не в листве, не в травах зазвучало,
Не в сыром побеге-малоростке,
А в зелёнке — искристой стрекозке,
Что порхать в стихах вот этих стала
Между строк от самого начала.
Не она ли на слова садится,
Чтоб им всем насквозь прозеленитъся,
Сращивает звуки, разделяет,
Упорхнувши, снова прилетает...
Труд Зеленоведа опекает
Стрекоза-зелёнка в блёстках света...

Не отныне — с давних лет всё это. 
Еще зелень тела не имела,
Ни зела в земле ещё не зрело,
Желчь и злато гелтасом единым
Не плескались в неманских глубинах
(И теперь — иди за Вильно в поле —
В этом поле не трава, а жоле,
Не зеленят здесь — жельтятся травы,
Тут жолинас — золото отавы).
Еще в Рейне гульт не булькнул, взболтан,
Было всё ни золотым, ни жёлтым,
И ни в капищах латвийских — зельтсем
(Значит — златом, а слышится зельцем!)
И лоза, пружинясь, не добилась,
Чтобы прусс сказал о ней: «Жалияс»,
И жмудин, осознавая ржавость
Рыжей белки, не воскликнул «Жаляс»,
И былинка-золка не цвела там,
Всеславянским наливаясь златом,
Как праматерь всех полезных злаков;
Еще мягким не смирился знаком
Грубый ЗЕЛ и нерасцветший жолтик,
Не прося о золоте, был жёлтым;
Еще жолна (дятлик тот, отзёлок,
Chlorophicus, от ствола отстволок)
По-над Влтавой жлутой жлуной стлалась,
Еще Хлоя не зазеленялась,
Не успела травяная поросль
Подсказать Элладе слово: хлорос, —
А уже в «зелёное» играла
Стрекоза со словом! И мерцало
Через мысли — домыслы природы
Робкое сиянье Зелерода.

 Вот как было, вот чем завершилось!
Вот как эта песнь озеленилась!
Зеленится зелень от предвечья
В Славополье нашем, в польской Речи!


 Поэты разных стран: Стихи зарубежных поэтов в переводе Леонида Мартынова. М.: Прогресс, 1964.
(Серия «Мастера поэтического перевода», вып.2)


«Принцип Леонида Мартынова – переводить важнейшие произведения того или иного поэта. <…> Лучшим своим переводом Леонид Мартынов считает «Зелень» Юлиана Тувима – перевод, высоко оценённый самим польским поэтом»
               —  Борис Слуцкий, из предисловия к упомянутой выше книге

24 июля 2011 г.

Дочерью была когда-то…
(Эндре Ади)


Тяжкие здесь ночи длятся…
Я спешу тебе признаться,
Хоть в последний раз признаться…
Как мне знать — смогу ли завтра
Знать про то, что знаю нынче?
Я спешу тебе признаться.

Так на свете не бывало.
Это больше, чем влюблённость.
Это больше, чем безумье,
Назови это как хочешь,
Хочешь ты или не хочешь,
Это больше, чем влюблённость.

Как мне знать, что будет завтра!
В муках, может быть, не вспомню,
Скорбен, может быть, не вспомню:
Ты была всего превыше,
Я свидетельствую это,
В муках, если я не вспомню.

Ты была в тысячелетьях
Дочерью моей когда-то,
Верной дочерью когда-то…
Дочерью или женою?
Так едины мы с тобою:
Дочерью была когда-то.


Ади Э. Стихи/Пер. с венг. Леонида Мартынова. М., 1975.

18 июля 2011 г.

Нет, не ты победишь, разрушитель!
(Эдуардас Межелайтис)

Я в турецком Стамбуле шёл мимо гробницы
Александра Великого царственной, но
С блеском солнца, я видел, ей не сравниться –
Лишь одно в небе солнце,
Лишь только одно!

Я прошёл Колизей, я прошёл римский Форум,
След величия Цезаря видел я, но
Было ярче оно, нет сравненья с которым,
Лишь одно солнце в небе,
Лишь только оно!

Я, войдя к Инвалидам в весёлом Париже,
Бонапарта могилу разглядывал, но
Оказалось: в витражах лишь солнце я вижу –
Лишь небесное солнце,
Лишь только одно!

В знойной Индии видывал я Тадж-Махала
Усыпальницы белой величие, но
Через пальмовый лист величавей сияло
Лишь небесное солнце,
Лишь только оно!

Миновал я владык всего мира могилы...
Сколько было их, разных властителей! Но
Лишь одно над землёй не померкло светило –
Лишь небесное солнце,
Лишь только оно!

Мимо атомных баз и ужасных орудий
Я прошёл, но видал я не это одно,
А немало чудес, вами созданных, люди,
Будто солнце и впрямь
На земле зажжено!

Понял я: нет, не ты победишь, разрушитель,
А на этой земле победит всё равно
Тот, кто трудится. Пламенный жизнедаритель.
Станет солнцем наш труд!
Быть тому суждено!



Межелайтис Э. Голос / Стихи в пер. Л. Мартынова. Вильнюс, 1977. Иллюстрации Арвидаса Каждайлиса

1 мая 2011 г.

Девке
(Ян Кохановский)

Не чурайся меня, девка молодая,
Подходяща борода моя седая
К твоему румянцу: коль венок сплетают,
Возле розы часто лилию вплетают.
Не чурайся меня, девка молодая,
Сердцем молод я, хоть борода седая,
Хоть она седая, крепок и теперь я,–
Бел чеснок с головки, да зелёны перья.

Не чурайся, ведь и ты слыхала тоже:
Чем кот старше, тем и хвост у него твёрже,
Дуб хоть высох кое-где, хоть лист и пылен,
А стоит он крепко, корень его силен!



Кохановский Я. Стихотворения. М., 1980. С.73
(Переводы с польского и латинского)
Иллюстрация художника В. Медведева (там же)

14 марта 2011 г.

Разговор с пирамидами
(Юлиуш Словацкий)


Пирамиды, есть под вами
Саркофаги и могилы,
Где бы наша месть почила,
Как в нетлеющем бальзаме,
В захороненном булате,
Чтобы вновь из мёртвых встать ей,
Слыша трубы боевые?
          — Есть у нас гробы такие!

Пирамиды, под гранитом
Есть ли место в недрах ваших
Для героев мёртвых наших,
Чтоб покоились они там
До тех пор, покуда слава
Не откроет величаво
Глубину родной земли им?
          — Дай героев, мы их скроем!

Пирамиды, есть в гробнице
Чара скорби, чтоб, вмещая
Плач наш по родному краю,
До краёв могла долиться
Наших матерей слезами?
          — Вот она перед глазами!
          Чару видишь ты такую,
          О стране родной тоскуя.

Пирамиды, а просторный
Есть ли склеп под вами где-то,
Чтоб вместился в склепе этом
На кресте, великий, скорбный,
Весь народ, туда внесённый,
И из мёртвых встал, спасённый?
          — Есть у нас такие храмы!
          Где народ? Готовь бальзамы.

Пирамиды, а не здесь ли
Есть убежище такое,
Где б ждала душа в покое,
Чтобы Польши дни воскресли?
          — Нет! Трудись. Не будь инертен,
          Ибо твой народ бессмертен.
          Мы живых не погребаем,
          Для души гробниц не знаем!


1836


Словацкий Ю. Избранные сочинения: В 2 т. М., 1960. 
Т. 1. С . 93-94

Написано в 1836 году во время пребывания в Египте. При жизни Словацкого нигде не печаталось.

21 февраля 2011 г.

Сказка мельницы
(Эдуардас Межелайтис)

Ветряная мельница машет руками.
Я машу ей крыльями. И обнялись
Я и деревянная великанша, —
Я на крыле у неё повис.

Я повис на крыле деревянном плоском,
Будто в былом, в далёком былом,
Когда я с отцом, батраком баронским,
Первый свой хлеб, наконец, молол.

А мельница машет крылами и машет,
Как и я , которого северный ветер кружит без конца.
Чего она машет? Об этом не скажет!
Пожалуемся на каменные сердца...

Чего она хочет? Не так ли вот точно,
Как я, ввысь подняться, над полем витать?
Но нет... приросла она к алчущей почве,
Как и я, что когда-то пытался летать.

А мельницам главное — хлеб. Чтоб мололся!
И кружим мы крыльями, силачи,
Как будто рассветное красное солнце
Упрямо над полем вздымает лучи.

Так и крутится, крутится мельница на месте...
Но снятся ей, снятся с давних времён,
Этой деревянной крылатой поэтессе,
За сказочным сном сказочный сон.

Вдруг и удастся ей взлететь в небо,
Как барону Мюнхаузену, затем,
Чтоб намолоть там такого хлеба,
Который достанется всем, всем, всем!

Помечтай, помечтай о полёте над облаками,
Белую сказку рассказывая полям...
Машет ветряная мельница мне руками.
Я машу ей крыльями... И кручусь и я сам...



















Межелайтис Э. Голос / Стихи в пер. Л. Мартынова. Вильнюс, 1977. Иллюстрации Арвидаса Каждайлиса

14 февраля 2011 г.

Как Керем
(Назым Хикмет)



Здесь воздух давит, как свинец.
Кричу,
              кричу,
                         кричу,
                                      кричу:
— Идите! — 
                     людям
                                  я кричу. —
Свинец
              расплавить
                                 я хочу!

Он говорит:
— Зачем кричишь?
Себя ты в пепел превратишь!
Вот, как Керем,
                             сгоришь,
                                            сгоришь!

«Здесь много бед.
Подмоги нет».
Оглохли
              уши у сердец.
Здесь воздух давит, как свинец.

Я говорю
                в ответ ему:
— Пусть, как Керем,
                                       сгорю,
                                                  сгорю!
Ведь если я гореть не буду,
и если ты гореть не будешь,
и если мы гореть не будем,
так кто же здесь
                           рассеет тьму?

Здесь воздух, как земля, тяжёл.
Здесь воздух давит, как свинец.
Кричу,
              кричу,
                         кричу,
                                    кричу:
— Идите! —
                      людям
                                   я кричу.—
Свинец
             расплавить
                                  я хочу!



1930

Хикмет Н. Избранное: в 2 т. М.: Художественная литература. Т. 1

Моя песенка
(Циприан Норвид)


По тем просторам, где крошек хлеба
Не бросят наземь, считая всё же
Их даром неба,
                               тоскую, Боже.

                           *    

По тем просторам, где гнёзд на грушах
Никто не рушит — ведь аист тоже
Нам верно служит, —
                                          тоскую, Боже.

                           *    

По тем просторам, где на Христово
Благословение похоже
Привета слово,
                               тоскую, Боже.

                           *    

И об ином, о чистом столь же,
Как вертоград средь бездорожья,
Все больше, больше
                                        тоскую, Боже.

                           *        

По не впадающим в сомненья,
По тем, чьё да на да похоже, 
А нет на нет, без светотени,
                                                        тоскую, Боже.

                           *    

Всегда тоскую. Кому я нужен?
О дружбе – ведь со мной никто же
Не очень дружен —
                                         тоскую, Боже.

1854

Норвид Ц. Стихотворения / Пер. с польского. М., 1972.



Стихотворение было написано Норвидом в Америке в начале 1854 г. Опубликовано посмертно в 1904 г. очевидно сходство "Моей песенки" (строфическое строение, размер, рефрен) с "Гимном" ("Грустно мне, боже") Ю. Словацкого (1839).

(Комментарий Б. Стахеева из упомянутой выше книги)